Коварная память отсеивает плохое в подсознание, в фобии и комплексы, оставляя в оперативном доступе перистые облака разукрашиваемого возрастом детства – пространства счастья. У этого пространства есть границы, ходить за которые – табу или страшно. Было ведь, вспомните. Таким образом, границы, как красные флажки, отсекают нас от чуждого. Если бы было возможно, а почему бы и нет, наложить личные родины на карту, то несложно вычислить зоны отчуждения, непривлекательные, опасные, ненужные для детства. Город-пазл с прорехами неудобий.
В то же время память затушёвывает предметы, словно в графике, то штрихуя их, то затирая до еле опознаваемого. И в этом слабо прорисованном, эскизном и гротескном прошлом не вещи и объекты, а впечатления и отношения, всплывая по мере надобности, проявляют окружающее. Моя память, например, выплёскивает сейчас соседские взрослые посиделки в большом запертом хрущёбами дворе, в которых детворе хотелось быть за равных, пусть и не понимая о чём. Здоровканья по дороге в детский сад, а следом в школу. Много знакомых было. Редкие вылазки на работу родителей. К маме в класс черчения, где линии и формы. К отцу в заводские цеха, где станки и корабли, и витая фиолетовокалёная стружка! Зимний путь в магазин по огромному, засаживаемому картошкой, а в тот раз занесённому снегом пустырю в 25-градусный мороз, под пронзительно прозрачным вечерним небом с рассыпчатым млечным путём и в аромате дровяного дыма из труб окружающих тот пустырь поглощённых городом изб. Пацанские игры среди риг (двухэтажные коллективные сараи) и в узких проходах меж дровяных самодельных сараек, и на поле из их крыш размером не меньше футбольного. Синяки и шишки. Расплющенные гвозди и монеты из под вагонных колес, много блестящего антрацита с железнодорожных путей, отсекающих наш край города от реки. Лодки, берег, большая вода, леса и поля.
Много ещё что хочется вспоминать. И всё это Мой город. Всё это Моя родина. И где тут то, что мы обычно подразумеваем под городом?
Мучают меня в пору урбанистических мод вопросы: Что мы пытаемся проектировать? Где мы хотим жить? Можно ли спроектировать счастье? Можно ли сочинить родину? Следует ли придумывать города? Возможно ли?
Помните, из популярной песни:
«— Что происходит на свете?
— А просто зима
— Просто зима, полагаете вы?
— Полагаю. Я ведь и сам, как умею, следы пролагаю в ваши уснувшие ранней порою дома.
— Что же за всем этим будет?
— А будет январь,
— Будет январь, вы считаете?
— Да, я считаю. Я ведь давно эту белую книгу читаю, этот, с картинками вьюги, старинный букварь.
— Чем же все это окончится?
— Будет апрель.
— Будет апрель, вы уверены?
— Да, я уверен. Я уже слышал, и слух этот мною проверен, будто бы в роще сегодня звенела свирель.
— Что же из этого следует?
— Следует жить, шить сарафаны и легкие платья из ситца.
— Вы полагаете, все это будет носиться?
— Я полагаю, что все это следует шить. …»
Пусть в аллегорической форме, и вряд ли с заведомым смыслом, но текст помогает мне дать ответ как гипотезу, которую ещё проверять и проверять: Не дано спроектировать счастье. Невозможно придумать родину. Нужно со-чинять (от «чинить») и со-зидать (от возводить) города детства.
НЕОБХОДИМО ПРОЕКТИРОВАТЬ ДЕТСТВО! Детство как сумму родин наших потомков. Как наследство и назидание. Детское счастье как главную ценность – ценностную единицу города.
